И каждый год Седьмого февраля
Одна с упорной памятью моей
Твою опять встречаю годовщину.
А тех, кто знал тебя, - давно уж нет,
А те, кто живы, - все давно забыли.
И этот, для меня тягчайший, день -
Для них такой же, как и все, -
Оторванный листок календаря.
А.В. Тимирева
1969 г.
Война выше справедливости, выше личного счастья, выше самой жизни.
- А вот папа никогда не плачет, - сказал, судорожно переводя дыхание, Ростислав
- Папа тоже плачет, - ответила проницательная Роза Карловна. - Только его слеза течёт внутрь. У каждого человека есть своё ведро слёз.
.... ей для продолжения жизни, для того, чтобы оставаться живой, необходимо было видеть Александра Васильевича, прикасаться к нему — и всё... и ничего более.
Она наотрез отказывалась уезжать из Севастополя, хотя оставаться было для ней черезвычайно опасно, и при первом же случае уходила на причал — сторожить убитых офицеров. Когда те начинали всплывать, Соня смотрела им в лица, запоминая их такими, какими они стали после расправы. Она всех их знала живыми. Теперь ей хотелось познакомиться с ними мёртвыми. Она ведь и сама была мертва.
Весь мир затянуло ледяным кружевом, а в гробу, поставленном на сани, лежал Каппель. В лесу было очень тихо — настоящее загробное царство. Окруженный призрачной свитой, Каппель ехал среди безмолвия и снега, словно король мёртвых, готовый заступить на трон.
А какие звёзды горят яркие!
- Завтра будет ясный день, - отчётливо проговорил Колчак.
День, которого они оба не увидят.
А вот Анна... Анна, спящая сейчас в тюремной камере... Она — да. Она увидит. Много-много долгих дней без Александра Васильевича. Дней, когда она будет жить лишь памятью о нём.
читать дальшеК холоду привыкнуть невозможно. Человек просто неприспособлен для этого. Всё может вынести: и голод, и жажду, - но только не холод. Можно, впрочем, приучиться терпеть, хотя недолго.
Если бы его спросили попросту: «А как это вам удаётся — не бояться ничего, Александр Васильевич?» - он бы, наверное, так же попросту ответил: «Обычно я занят другим», - и это было бы правдой.
- При чём тут возраст! Такие женщины — королевы до смерти....
А я думаю, для мужчины это и есть главное: любить родину и уметь защитить её.
Чтоб погибнуть, одной промашки достаточно, двух не потребуется.
Подлодки и аэропланы портят всю поэзию войны. Стрелять приходится во что-то невидимое, такая же невидимая подлодка при первой оплошности взорвёт корабль, сама зачастую не видя и не зная результатов, летает какая-то гадость, в которую почти невозможно попасть.
Я лично стараюсь принять все меры предупреждения случайностей и дальше отношусь уже по возможности с равнодушием. Чего не можешь сделать, всё равно не сделаешь.
- Море только помогает стать человеком, - мягко проговорил контр-адмирал. - А вот избавиться от своего греха — это забота человека. Его работа, понимаешь?
.... вооружённая сила может быть создана при каком угодно строе, если методы работы будут порядочные. Наоборот, если такого отношения не будет, вы не создадите вооружённой силы не при каком строе.
Это ведь неправда, что женщины могут часами разглядывать себя в полированном стекле лишь потому, что интересуются своей внешней красотой — и ни чем более. Не на внешность они смотрят, они всматриваются в самую суть себя, в глубины души. А каким образом они это делают при помощи зеркал — особенная женская тайна, разгадать которую не в силах ни один мужчина.
Невозможно солгать в письме. Можно притворяться при личном общении — обняв, спрятав лицо, чуть изменив голос. Но как скрыть правду в строчках? В письме полностью обнажается человеческая душа.
У каждого человека было детство, и в детстве этот человек был единственным и неповторимым. И потом, уже надев морскую форму, он всё равно сохранял свою индивидуальность. И только влившись в ряды бунтовщиков, он эту индивидуальность утрачивал и превращался в ничто, в некий элемент единой и великой силы. А сила эта была такова, что, утратив один элемент и даже множество элементов, она легко находила им замену и по-прежнему оставалась единой и великой.
Уступить обстоятельствам — ещё не значит подчиниться.
Каждый человек должен за жизнь выплакать ведро слёз.
Длинные очереди вились вокруг продуктовых магазинов, и люди, стоявшие часами, чтобы купить самое необходимое, серели, утрачивали индивидуальность, превращались в собственную тень. Наблюдать за этим было страшно. Как будто по мановению злого колдуна пропали надменные столичные красавицы, не стало умненьких курсисток, исчезли даже добросердечные матроны из попечительских советов... Только неряшливо и бедно одетые создания с перепуганными глазами, в которых зачастую невозможно распознать, кто она — горничная, купчиха, дворянка, быть может?
Для политика это, кстати, большой недостаток — честность. Дон Кихоты не делают политики.
России не нужна свобода. Россия не приучена к свободе.
Страшна необратимость некоторых слов, поступков, жестов. К счастью для человека, он остаётся в неведении, - какие его действия необратимы, а какие поддаются исправлению.
Страшная вещь — слово. Пока оно не сказано, всё может быть так или иначе; но после того, как оно прозвучало, никакого «иначе» быть не может...
Ох уж эта русская манера — брать выспренние наименования из чужой истории и переносить их на нашу почву, где они прорастают совершенно неожиданными и фантастическими ответвлениями.
Если что-то страшит — надо идти этому навстречу. Тогда не так страшно...
Но во всём облике Колчака заметно было одиночество — одиночество обречённого, никем не понятого, всеми оставленного человека. Как будто он, единственный из всего своего окружения, уже знал о собственном поражении — о том поражении, которое неизбежно ожидает его впереди.
В бредовых обстоятельствах действовать оставалось лишь бредовым способом.
Пули свистели, да им никто не кланялся: ведь свою пулю, как известно, не слышишь.
Они были здесь счастливы... как никогда потом. Но тогда ни он, ни она даже не догадывались об этом. Счастье воспринималось как нечто естественное, само собой разумеющееся, как что-то ни требующее ни работы, ни борьбы.
В открытую форточку хлынуло солнце, и вдруг зазвенела капель и одуряюще запахло весной: такое случается иногда в лютые морозы, очевидно, для того, чтобы люди не сошли с ума, думая, будто весны и лета больше для них не существует.
Анна Тимирёва, погрузившись в собственные мысли, смотрела на танцующих, но видела — не их. Всё отчётливее, чудилось ей, среди вальсирующих проступала ещё одна пара, на этом балу незваная: юная Анна, барышня-крестьянка, и Колчак в белом адмиральском кителе. Невесомые и незримые проходили они по залу, исчезая в ослепительном свете прожекторов и вновь появляясь, неправдоподобно счастливые, невероятно далёкие...